О Хатыни слово...
В мемориальном комплексе "Хатынь" на Стеле Памяти из 186деревень сожжённых вместе с народом, есть монумент, увековечивающий село Перевесье, Хойниковского района Гомельской области, (ныне зона отчуждения после Чернобыльской аварии) сожжённое 23мая 1943года гитлеровцами и украинскими националистами вместе с жителями. Но моя бабушка вместе с дочками, как и некоторые другие, успели сбежать и хоронились почти месяц в болотах... Теперь всё это повторяется на моей родине - Украине, где те же же нацисты Зеленовского разлива и их хозяева - Гитлеровские Недоноски, Недобитки: Шолцы, Мерцы, фон дер Ляйны, жгут, суки, мои хаты и убивают мой народ... Я проснулся в четыре утра, По квартире смятенье витало, А к окну - там гроза грохотала, Словно небо огнями прорвало И шаталась земная кора. Но её, иль мою напекло, Ведь упал, как боец, я на землю Хоть бумагу с пером лишь приемлю!.. И полез, добрым людям не внемля, Нечисть видело в грядках нутро. А сосед мой – водой отливал, Всё мою окрылённую душу, Тряс его в благодарность, как грушу, Звал попить и немного покушать - От жары улетел я в астрал. А проснулся в четыре часа, За стеною гроза грохотала, Что-то там, наверху затевала, Я припомнил войну, что стонала, Мать мне баяла, высь вся сиза. И гремело, казалось, войной, Но не здесь, а под Гомелем где-то, Впившись в землю снарядом, ракетой, Почему не дождались рассвета, Там ведь полночь с младою луной. Не в себе я, ведь будущий век, Тот двадцатый закончился бойней - Чуть попозже - локальные войны, Чуть пораньше Афган неспокойный, Но вот эту – запомню навек. Ведь начало я видел во сне, Она раньше на мне отбомбилась, Видел мать, что в истерике билась, Да сестру, что, как старшая, злилась И бабули глаза при луне. А луна, лишь название – серп, Почему я почувствовал ныне, Плач родных в догоравшей Хатыни, И младой ещё бабушки иней На власах, когда прокляла смерть. С автомата по ней - она шла, Увела от успения деток, Почему же всё видел я это: Тот рассвет растревоженный, лето, Ведь лишь полночь, и сизая мгла. Мог сказать, что настала пора, Бросить всё, и в леса чрез дорогу, Ведь четыре час – это много, Да с иконой и верою в Бога, За Днепром уже были б тогда. Столько не было б страшных смертей У спокойного, мирного люда, Меньше было б порочного худа, Не сказал - ведь я только лишь буду, Чрез четыре аж тысячи дней. Русь, как Феникс - сильней от огня, И полков у неё – миллионы, Не страшны ей чужие драконы. Русь – ведь Мать и заветное Лоно, Не забыла, явился чтоб я… Я проснулся в четыре утра, На востоке далёком светало, Я к окну - там гроза грохотала, Словно небо огнями порвало, Лист бумаги и проба пера… * * * Она брела по склону вниз, Туда, её где хаты остов, За ней века с крутых помостов - В рублёво-набожный круиз. А рядом май во всей красе И две дочурки-недоростки - Фамильных древ шипы-отростки, По хладной утренней росе. Внизу враги, хоть говор свой, С напевным "о" и "а", но глуше, Что режут так в беседе уши - Готов о землю головой. Весна вокруг и запах роз, В конце её кричали люди, Но не вослед лжецу-иуде, А Богу сквозь потоки слёз. Горел сарай, а с ним Река Из судеб старческих и детских: Хатыньских, витебских, донецких... Как эта жизнь-судьба хрупка! И рад помочь, но век не тот, Не то село, иная хата - Прошёл я точку невозврата, Не углядел к ней поворот. Теперь лишь мрамор хладных плит - Хатыни вспыхнувшая повесть, Да душу мне терзает совесть, Столкнуть в бессмертье норовит.
В мемориальном комплексе "Хатынь" на Стеле Памяти из 186деревень сожжённых вместе с народом, есть монумент, увековечивающий село Перевесье, Хойниковского района Гомельской области, (ныне зона отчуждения после Чернобыльской аварии) сожжённое 23мая 1943года гитлеровцами и украинскими националистами вместе с жителями. Но моя бабушка вместе с дочками, как и некоторые другие, успели сбежать и хоронились почти месяц в болотах... Теперь всё это повторяется на моей родине - Украине, где те же же нацисты Зеленовского разлива и их хозяева - Гитлеровские Недоноски, Недобитки: Шолцы, Мерцы, фон дер Ляйны, жгут, суки, мои хаты и убивают мой народ... Я проснулся в четыре утра, По квартире смятенье витало, А к окну - там гроза грохотала, Словно небо огнями прорвало И шаталась земная кора. Но её, иль мою напекло, Ведь упал, как боец, я на землю Хоть бумагу с пером лишь приемлю!.. И полез, добрым людям не внемля, Нечисть видело в грядках нутро. А сосед мой – водой отливал, Всё мою окрылённую душу, Тряс его в благодарность, как грушу, Звал попить и немного покушать - От жары улетел я в астрал. А проснулся в четыре часа, За стеною гроза грохотала, Что-то там, наверху затевала, Я припомнил войну, что стонала, Мать мне баяла, высь вся сиза. И гремело, казалось, войной, Но не здесь, а под Гомелем где-то, Впившись в землю снарядом, ракетой, Почему не дождались рассвета, Там ведь полночь с младою луной. Не в себе я, ведь будущий век, Тот двадцатый закончился бойней - Чуть попозже - локальные войны, Чуть пораньше Афган неспокойный, Но вот эту – запомню навек. Ведь начало я видел во сне, Она раньше на мне отбомбилась, Видел мать, что в истерике билась, Да сестру, что, как старшая, злилась И бабули глаза при луне. А луна, лишь название – серп, Почему я почувствовал ныне, Плач родных в догоравшей Хатыни, И младой ещё бабушки иней На власах, когда прокляла смерть. С автомата по ней - она шла, Увела от успения деток, Почему же всё видел я это: Тот рассвет растревоженный, лето, Ведь лишь полночь, и сизая мгла. Мог сказать, что настала пора, Бросить всё, и в леса чрез дорогу, Ведь четыре час – это много, Да с иконой и верою в Бога, За Днепром уже были б тогда. Столько не было б страшных смертей У спокойного, мирного люда, Меньше было б порочного худа, Не сказал - ведь я только лишь буду, Чрез четыре аж тысячи дней. Русь, как Феникс - сильней от огня, И полков у неё – миллионы, Не страшны ей чужие драконы. Русь – ведь Мать и заветное Лоно, Не забыла, явился чтоб я… Я проснулся в четыре утра, На востоке далёком светало, Я к окну - там гроза грохотала, Словно небо огнями порвало, Лист бумаги и проба пера… * * * Она брела по склону вниз, Туда, её где хаты остов, За ней века с крутых помостов - В рублёво-набожный круиз. А рядом май во всей красе И две дочурки-недоростки - Фамильных древ шипы-отростки, По хладной утренней росе. Внизу враги, хоть говор свой, С напевным "о" и "а", но глуше, Что режут так в беседе уши - Готов о землю головой. Весна вокруг и запах роз, В конце её кричали люди, Но не вослед лжецу-иуде, А Богу сквозь потоки слёз. Горел сарай, а с ним Река Из судеб старческих и детских: Хатыньских, витебских, донецких... Как эта жизнь-судьба хрупка! И рад помочь, но век не тот, Не то село, иная хата - Прошёл я точку невозврата, Не углядел к ней поворот. Теперь лишь мрамор хладных плит - Хатыни вспыхнувшая повесть, Да душу мне терзает совесть, Столкнуть в бессмертье норовит.