Ты мне приснилась...
Ты мне приснилась ныне вновь, о, Боже мой!.. Уж век прошёл с тех пор, как ты, мой Ангел Ночи, Снесла в весну свои янтарь застывший очи, А я остался под осенней синевой. Где, если мгла, то уж конечно пеленой, А коль дожди, то целый день напропалую… Во сне своём тебя я ту, до сна, целуя, Всё рвался в явь, где ты со мной и не со мной. Так проще ведь, сто тысяч солнц в одной звезде, Как веток тех на пожелтевших уж берёзах: Смеёшься ли над кем-нибудь, иль льёшь ты слёзы - Тебя и нет вокруг меня, и ты везде. В любой строке то точка ты, то немота Без гласных букв и ясных рифм тебе же оды, Где лишь тире до мнимо-подлинной свободы, И "ять" в конце – до непорочного Христа. И… как всегда, во сне моём, дотла сгорев, С лучом зари умерший день рождался снова, И ввысь неслось из уст моих скупое слово, Окрепнув где – златыми листьями с дерев…
Ты мне приснилась ныне вновь, о, Боже мой!.. Уж век прошёл с тех пор, как ты, мой Ангел Ночи, Снесла в весну свои янтарь застывший очи, А я остался под осенней синевой. Где, если мгла, то уж конечно пеленой, А коль дожди, то целый день напропалую… Во сне своём тебя я ту, до сна, целуя, Всё рвался в явь, где ты со мной и не со мной. Так проще ведь, сто тысяч солнц в одной звезде, Как веток тех на пожелтевших уж берёзах: Смеёшься ли над кем-нибудь, иль льёшь ты слёзы - Тебя и нет вокруг меня, и ты везде. В любой строке то точка ты, то немота Без гласных букв и ясных рифм тебе же оды, Где лишь тире до мнимо-подлинной свободы, И "ять" в конце – до непорочного Христа. И… как всегда, во сне моём, дотла сгорев, С лучом зари умерший день рождался снова, И ввысь неслось из уст моих скупое слово, Окрепнув где – златыми листьями с дерев…
